Родилась в 1885 г. в Рязани в семье служащего, получила высшее образование, окончила Московские женские курсы, Московский университет, филологический факультет, отделение классической филологии и педагогики, физико-математический факультет. Работала в школе преподавателем. Замуж никогда не выходила, жила с матерью. Стремилась делать добро, занималась своего рода «хождением в народ». С возрастом поняла свое служение как служение Православной Церкви.

Анурова Екатерина Павловна — инструктор по кооперации в с. Костино Дмитровского уезда Московской губ. «С осени 1918 г. управление культпросветотделом было возложено на внешкольное бюро, в состав которого вошли: председатель Правления В. А. Рыжов, заведующий инструкторским отделом И. А. Трошенков, заведующий Сергиево-Посадским подотделом М. В. Шик, заведующий книжным складом М. В. Муратов, заведующая культпросветотделом Н. Д. Шаховская и инструктор-внешкольник Костинского Народного Дома Е. П. Анурова. Одновременно и почти в том же составе было организовано временное бюро по управлению Музеем Дмитровского края. М. В. Шик в апреле 1919 г. вошел в Комиссию по охране памятников искусства и старины Троице-Сергиевой Лавры и там же участвовал в создании музея.

В ноябре 1920 г. председатель и все члены Правления ДСК (Дмитровского союза кооперативов), большая часть Совета и три из четырех сотрудниц музея были арестованы МЧК. Среди арестованных – В. А. Рыжов, В. В. Сазонов, А. Д. Шаховская, Е. П. Анурова, А. Н. Соколова. Их обвиняли в спекуляции. В анкете, заполненной для Московского Политического Красного Креста, М. М. Христолюбовой-Сазоновой она подчеркивала, что в торговых операциях Сазонов В. В. не участвовал, так как больше двух лет не работает в Союзе. Также не участвовали в торговых операциях и женщины-работницы музея Анурова Екатерина Павловна, Шаховская Анна Дмитриевна и Соколова Антонина Николаевна. 5 месяцев содержалась под стражей.

Место проживания: Москва, 4-я Сокольническая ул., 11–165. Успешно преподавала в школе, ушла из школы, т.к. не захотела отречься от христианства, «не могла служить в советской школе, являющейся в данный момент организацией антирелигиозной». Давала частные уроки отстающим детям и таким образом содержала себя и старую мать. Была членом церковного братства. После известной «Декларации» она не посещала храмов, где поминался митрополит Сергий (Страгородский), и считала его политику в Церкви падением Православия. Хорошо знала владыку Серафима (Звездинского), была знакома и с владыкой Арсением (Жадановским). Была арестована в Страстной Четверг 15/28 апреля 1932 г. «Они пришли к нам вчера вечером, в девять, напугав особенно мою бедную старую маму, перевернули все вверх дном и взяли меня после полуночи, оставив ее одну разбирать этот беспорядок». Осуждена Особым Совещанием при Коллегии ОГПУ СССР 07/07/1932. Обвинение «активная участница контрреволюционной организации „ИПЦ“». Статья ст.58–11 УК РСФСР. Приговор: 3 года ссылки в Западную Сибирь (этапом). Групповое дело «дело Звездинского и др. Москва, 1932г.» Провела в Лубянской тюрьме 2 месяца. Вместе с ней в камере находились еще 5 женщин, среди них проходившая по тому же делу Валерия Дмитриевна Вознесенская-Лебедева, впоследствии жена М.М.Пришвина (урожденная Лиорко), а также Юлия Михайловна Де-Бособр. Они все дали друг другу слово: тот, кто останется жив, напишет обо всех. Из воспоминаний Юлии Михайловны Де-Бособр о Екатерине Павловне: "Дверь камеры открывается, и входит маленькая тонкая женщина, одетая в черное, как монахиня. Ее лицо, хотя и немолодое, все же какое-то моложавое, как это можно часто видеть на лицах старых монахов и монахинь. Ее большие светло-голубые глаза, немного на выкате и очень близорукие, почти слепые, напряженно оглядывают камеру. Она выглядит испуганной, но это не так. Она спокойно перекрестилась и шепотом сказала: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, милостив буди нам». Она поворачивается к молодому надзирателю, который привел ее, и говорит приятным мелодичным голосом: "Не могу ли я получить очки и палку? Без них я не могу двигаться. — «Нет, это против правил» говорит надзиратель и добавляет: «Вам помогут, вы же не одна». Зоя ведет ее к своей кровати. — «Спасибо, девочка. Как тебя зовут?» — «Зоя. А Вас?» — "Екатерина. Я только что поднялась после тяжелой болезни, ревматизм. Я еле двигаюсь, все тело еще до сих пор болит временами. Глупо с их стороны не дать мне палку. Боятся, что я ударю ею кого-нибудь из вас? Из них? — Она легко смеется, как ребенок, счастливый и беззаботный. Чай мы уже пьем вместе с ней. Она удивляет нас тем, что крестит все, что ест. Оказывается, она не монахиня и что она образована. Она окончила Московский Университет... Какое-то время успешно преподавала в одной из школ. Теперь она не может больше преподавать, потому что отказалась отречься от христианства. «„Сейчас Страстная неделя“, — говорит Екатерина. Голос ее полон музыки, как будто она поет слова. Эмма резко говорит: „Какое это имеет значение? Для Советского Союза — в воскресенье — 1 мая“. На следующее утро Екатерина рано подходит к окну, смотрит на небо, потом шепчет мне: „Сегодня Великая Пятница, девочка. День величайшего страдания“. Позже она стоит в ногах кровати так, чтобы надзиратель не мог ее видеть сквозь отверстие. Устремив глаза на луч солнца, она стоит, прямая, и молится. На следующее утро Екатерину берут на допрос. Когда ей велят приготовиться, она повязывает на голову черный платок, как это делают русские крестьянки, и поворачивается к окну. Как бледна кожа на ее лице! Но щеки слегка розовеют. Она смотрит на видимый нам клочок неба, и глаза ее полны слез. Не печали, не боли или беспокойства, но светлые слезы. Когда за ней приходят, я на мгновение вижу ее лицо: она мимолетно улыбается. Лучистость этой прекрасной улыбки поражает меня... Екатерина отсутствует долго. Когда она возвращается, лицо ее так светло и лучисто, что надзиратель не может удержаться от того, чтобы искоса не посматривать на нее, пока вводит ее в камеру. Она ложится. Спустя несколько часов она подходит ко мне. „О, какая радость, как велика моя радость! — шепчет она. — Как мне отблагодарить Бога за Его милосердие? Мое несчастье пришло ко мне в день его величайшего страдания. Какая великая милость ко мне!“ Проходит суббота. В воскресенье наш утренний чай крепче обычного. Зоя говорит: „Нам напоминают, что сегодня Первое Мая“. — А Екатерина шепотом: „Это Сам Христос напоминает нам о Своем Воскресении“... Время идет. Екатерина знает день и число, потому что каждый день — день какого-нибудь святого. Мы называем ее „Наш календарь“... Вечером, когда наше окно открыто, Екатерина рассказывает шепотом о святых России. Она говорит о св.прп.Серафиме Саровском, о том, как он молился за бандитов, избивших и оставивших его. „Он все знал, Серафим Саровский. Он знал, что Россия придет к этому. Он знал, что тот, кто предал свое наследие, должен страдать. Но с помощью Христа из всего этого хаоса родятся люди, которые будут чисты и бесстрашны. Они с мужеством смогут смотреть в глаза жизни и в глаза смерти“. — Маленькая фигурка в черном с лучистым лицом — настоящий предвестник этого времени. Она продолжает: „Из этих чистых и бесстрашных людей выйдут люди святые, живущие в мудрости и любви, и среди них появится человек, и сам Христос укажет на него и сделает его царем, Царем Святой Руси милостью Божией“». Из воспоминаний В.Д.Пришвиной: «За время нашего совместного заключения Екатерина Павловна ни разу не нарушила поста, несмотря на то, что кормили нас либо мясной похлебкой из каких-то отбросов, либо густо сваренной перловой кашей без всякой приправы. Еще полагался нам черный хлеб. Хлебом с водой и питалась Екатерина Павловна. На Лубянке передачи из дома не полагались». Из воспоминаний Ю.М. Де-Бособр: « Однажды поздно ночью открывается дверь, и надзиратель велит Екатерине и Наталье [В.Д.Пришвиной] „приготовиться“. Их отправляют в ссылку. Екатерина очень спокойна, но бледна. Она смотрит на нас с нежностью. „Если кого-то из вас отпустят, повидайте мою старую маму. Не забудьте адрес“. Она подходит к моей кровати. Спиной к глазку, она нагибается надо мной так, что никто не может видеть ни моего, ни ее лица. Она просит перекрестить ее. В такие минуты „Не я, но Он во мне“. Мы сжимаем руки. Они уходят». В Бутырской тюрьме и потом на этапе находилась также вместе с В.Д.Пришвиной. Камера была до отказу набита женщинами, но разрешались передачи. 7 июля 1932 г. был объявлен приговор — 3 года ссылки в Западную Сибирь — этапом. Женщин погрузили в «Черный ворон». Они стояли, плотно прижавшись друг к другу в накаленной машине без окон и дверей. У Екатерины Павловны было больное сердце, она потеряла сознание от жары и духоты, но продолжала «стоять» до конца поездки, плотно зажатая между другими узницами, и масса их тел поддерживала ее на весу. Когда «Ворон» остановился у Казанского вокзала, ее вытащили из машины на воздух и привели в чувство. Из воспоминаний В. Д. Пришвиной: «Я тащу свой чемодан, в другой руке узел Екатерины Павловны. Ее саму ведут под руки. Нас погружают в зарешеченный вагон без дверей, люди сидят впритык друг к другу, потные, задыхающиеся, сидят так неделями, от этапа до этапа очередной пересыльной тюрьмы. Здесь молодые и старухи, здоровые и больные. Убийцы и воры едут вместе с „политическими“». В Новосибирской тюрьме находилась 2–3 недели. В Томском Домзаке заключенным пришлось провести несколько недель, ожидая водного пути на место ссылки — район села Колпашево, 300 верст к северу от Томска. Из воспоминаний В.Д.Пришвиной: «Я покупаю в тюремной лавочке свежее черносмородиновое варенье. Екатерина Павловна едва держится на ногах. Сейчас идет Успенский пост, она могла бы подкрепиться вареньем. Но она упорно отказывается от моего угощенья. Я возмущаюсь, плачу, прошу — все напрасно! Но я не держу на нее обиды. Больше того, я думаю: что было бы на земле с Церковью, если бы она не имела в кладке своих стен таких твердых камней, как Екатерина Павловна?». Наступили уже морозные утренники, когда заключенных погрузили в тесный трюм парохода и по широкой Оби отправили на Север. 1932 – 1934 Западная Сибирь, Нарымский край, село севернее с. Колпашево. В. Д. Пришвину высадили в с. Колпашево. Екатерину Павловну вместе с несколькими стариками-священниками повезли по Оби выше села Колпашево, на север района. Зимой здесь морозы доходили до 60 градусов. Многие не нашли там работы, гибли от холода и голода, но Екатерина Павловна выжила. С последним пароходом к ней приехала ее мать, которая бросила все имущество и комнату в Москве. Они вместе пережили ссылку и вернулись под Москву (въезд в столицу был бывшим ссыльным запрещен). В 1930-е гг. жила несколько лет в Малоярославце, в доме Натальи Дмитриевны Шаховской (в 1918 — начале 1920-х гг. возглавлявшей неторговый отдел Дмитровского союза кооперативов). Она занималась школьными предметами с детьми священника о.Михаила Шика, которых они с женой заботливо воспитывали, несмотря на непрестанные высылки и гонения, а когда они оба погибли в заключении, детей их вырастили чужие люди.

«В 1936 и в 1937 годах на Рождество устраивали представления. Вдохновителем их была Екатерина Павловна Анурова, давний друг сестер Шаховских, которая жила со своей матерью (няней младших детей отца Михаила) в доме Натальи Дмитриевны. Екатерина Павловна была для детей домашним учителем и так успешно преподавала им, что они поступали в малоярославскую школу: Сергей ― сразу в пятый класс, Мария ― в третий, Лиза ― в пятый, Дима ― в четвертый. «Катюша была и превосходным режиссером», ― говорит Мария Михайловна. В 1936 году поставили отрывок из «Снегурочки» Н. Островского. Сергей был Дедом Морозом, Лиза ― Снегурочкой, Мария ― Весной, Дима ― Лелем».

Из воспоминаний В.Д.Пришвиной: «По возвращении из ссылки я навестила Екатерину Павловну в Малоярославце и познакомилась с семьей Шиков. Я увидала людей, молчащих о себе и светившихся лаской к человеку. Это были праведники. Екатерина Павловна встретила меня так же строго и неуступчиво, а мать обогрела добротой. Вскоре обе они умерли: Екатерина Павловна умерла раньше, и скоро за нею ее светлая и смиренная мать».

«В 1938 году первый раз справляли Рождество без отца Михаила. Представления не было, некому было ставить, поскольку Екатерина Павловна осенью 1937 года умерла ― у нее было слабое сердце, она слегла после ареста отца Михаила. И службу в пристройке совершать нельзя было, в нее поселили парализованного Владимира Мироновича Шика, за которым нужен был постоянный уход (он умер в 1938 г.). Но елку ставили, Рождество праздновали, молились без священника».

Прусский Я. Л.

Культурно-просветительная работа Дмитровского Союза Кооперативов

https://publications.hse.ru/mirror/pubs/share/folder/m9aw7xjgah/direct/74135775?ysclid=l7stwzbhnf139087075

Письма П.А. Кропоткина, 1920 Март

http://oldcancer.narod.ru/Nonfiction/PAK-Letters-adr.htm

Пришвина Валерия. Невидимый град: Библиотека мемуаров. М.:Молодая гвардия, 2003. С.429,433,436,438,444,449–450,520,522–525,528.

ЦА ФСБ. Д.Р-39811. Т.3. Л.193–201.

http://www.pstbi.ccas.ru/bin/code.exe/frames/m/ind_oem.html/ans

Рождество в катакомбной Церкви. Андрей Мановцев

https://www.taday.ru/text/1422216.html?ysclid=l7sv1n1hlm336544839

Метки: Репрессированные