Семья

Евфросиния, Фофочка, как её называли в детстве, родилась 6 января 1908 года в Одессе в дворянской семье польско-греческого происхождения. Отец, Антон Антонович Керсновский, был юристом-криминологом, а мама, Александра Алексеевна, урожденная Каравасили, преподавала английский и французский языки, знала древнегреческий. У Фофочки был брат Антон, старше её на 3 года. Родители дали детям хорошее семейное образование: знание нескольких иностранных языков, любовь к литературе и живописи. Фофочка освоила девять языков, хорошо рисовала, правда брат посмеивался над её картинами, у него то был настоящий талант живописца, поэтому работы свои девочка никому не показывала, стеснялась. Однако мама находила их замечательными.

В начале 1920 года Одессу заняла Красная Армия. ЧК арестовала 700 одесситов из числа интеллигенции, не захотевших покинуть родину вместе с Добровольческой армией, эвакуировавшейся из Одессы на английских кораблях. В их числе был и Антон Антонович Керсновский. Узнав, что её мужу угрожает расстрел, Александра Алексеевна отправилась в церковь молить бога о спасении. В это время арестованных вели на расстрел, но один из конвоиров узнал некогда помогшего ему юриста, и отпустил. А дальше нужно было спасать семью. Александра Алексеевна договорилась с рыбаками-греками, и они той же ночью переправили Керсновских в Румынию, в Бессарабии в 7 км от города Сороки в деревне Цепилово у них было небольшое родовое имение. Там и поселились.

Фофочка закончила гимназию, училась на ветеринарных курсах. Брата Антона отправили получать образование в Париж. Он стал известным военным историком, в 1940 году воевал в составе французской армии, был тяжело ранен в грудь, в 1944 году умер от туберкулёза. Дочку Керсновские тоже хотели отправить в Париж вслед за братом, а для этого планировали продать имение, но Фофочка переубедила отца и занялась фермерством. Разводила свиней и овец, сеяла рожь, ячмень и кукурузу, обрабатывала виноградник. Всё хозяйство было на ней.

В трудах проходили годы. Фофочка радовалась тому, что может своими силами обеспечить достойное существование родителей, что отец может спокойно проводить дни за чтением, удобно расположившись в шезлонге в цветущем саду. В Европе уже шла Вторая мировая, а Фофочка, поглощённая упорным трудом, ничего не замечала. К марту 1940 года ей удалось выплатить кредит, взятый на покупку инвентаря, хозяйство было чисто от долгов, это радовало.

В июне 1940 года началась советская операция по присоединению Бессарабии к СССР. Незадолго до этого умер отец. В Сороки и Цепилово пришла Красная Армия, началась национализация земли. У Керсновских отобрали не только ферму, но и трёхкомнатный дом, выгнав дочь с матерью на улицу. Фофочке удалось отправить мать в Бухарест, а сама же она осталась, решив, что не пропадёт, прокормится своим трудом, которого никогда не боялась. Работала на ферме агрономического училища, нанималась к разным людям заготавливать дрова, корчевать пни.

В январе 1941 года получила советский паспорт, дававший ей политические права, на выборах в Верховный Совет Молдавской ССР она перечеркнула весь список кандидатов, увидев среди них женщину, работающую до прихода советской власти проституткой. Керсновская была единственным избирателем, поставившим один большой крест на бюллетене. Вскоре к Ефросинье нагрянули сотрудники НКВД, но её не было дома. «Фросенька, бегите, спрячьтесь!» — уговаривала соседка, но в ответ услышала: «Бегут те, кто виноват, а прячутся трусы! Куда бы не привезли, везде будет работа. А я выдержу. Я всё выдержу!» Девушка не чувствовала за собой никакой вины и ничего не боялась, поэтому пошла в ЧК сама. Там «бывшую помещицу» арестовали и вместе с другими «нежелательными элементами» сослали в Сибирь.

 

Сибирь

«Помню толпу, крики, пинки, давку… и телячий вагон, битком набитый растерянными и растерзанными людьми… Наш состав из сорока вагонов несколько недель катился по Сибири. Мы не знали, что началась война». На одной из станций Евфросиния без разрешения конвоиров набрала ведро воды, чтобы обмыть родившегося в вагоне младенца. За это её посадили в карцер – железный шкаф с вентиляционной трубой, который располагался в последнем вагоне эшелона. По пути следования ссыльных распределяли по спецпоселениям. У Ефросинии была возможность остаться в колхозе на Оби, но она отказалась, посчитав, что на лесозаготовках ей будет работать привычнее. Всякий раз, когда она думала, что хуже не будет, советская власть убеждала её в обратном.

Она попала на спецпоселение в самый отдалённый посёлок на реке Анге в Иркутской области, где валила лес для прокладки узкоколейки и зимней дороги, а потом перевели на лесозаготовки в ныне исчезнувший посёлок Харск Томской области. Евфросиния несколько легче переносила тяготы тяжелого существования, чем другие ссыльные, ведь она была привычна к тяжелому физическому труду, но и ей доставалось. Во-первых, она не взяла с собой из дома зимнюю одежду, рассчитывая купить её на месте. Купила, но только тогда, когда морозы стали достигать сорока градусов, раньше не разрешили. Во-вторых, её переводили с одного вида работы на другой, обнуляя норму выработки, поэтому ей никак не удавалось выполнить заветные 40 норм, чтобы получить достойную оплату. В-третьих, жизнь портил ненавистный начальник суйгинского леспромхоза Дмитрий Хохрин, который чувствовал себя там царем, буквально издевался на ссыльными. Он перевёл Евфросинию в Суйгу на самый тяжёлый участок, надеясь, что она там сгинет. Его раздражало, что она не боясь говорила то, что думает, критиковала Хохрина за завышенные нормы выработки, за запрет членам бригады помогать друг другу и за то, что на его совести лежит голодание детей ссыльных и прочих иждивенцев (в Суйге тогда иждивенцы получали лишь 150 граммов хлеба в день).

Однажды произошёл такой случай: сучкоруб Валя, живущая с двумя детьми и матерью, кормящая младшего ребёнка грудью, попросила Хохрина не переводить её на удалённый участок, но начальник отказал. Тогда Евфросиния взяла топор и пошла к нему, чтобы убить. «В последний раз гляну в его «трупные глаза» и всажу ему топор между глаз… рука не дрогнет. И топор не подведёт… Убить такого злодея – доброе дело», — думала она. Хохрин сидел за столом спиной к двери и что-то писал, она не смогла нанести удар в спину, ведь она не убийца. Вместо этого наша героиня решилась на побег, благо село не охранялось. Прихватила с собой кое-какую еду, одеяло и топор.

В бегах Евфросиния была шесть месяцев, прошла за это время 1500 км. Когда усталость валила с ног, зарывалась в снег под корягой, укутавшись с головой в одеяло, и засыпала. Через речки перебиралась вплавь, бежала, чтобы согреться после ледяной ванны. Днём отдыхала, ночью шла по шоссе, при звуке машины — пряталась в лесу.

 

Тогда же, во время побега, с ней произошёл самый страшный случай в жизни. Она выбилась из сил, даже не могла ползти, наступила ночь, месяц скрылся за облаками, ничего не было видно. Уткнувшись лицом в снег, она поняла, что не может сделать ни шагу. От страха и отчаяния наступило оцепенение, она физически ощущала, как смерть склонилась над ней. Было ужасно страшно, но собрав все силы, она дернула головой, как бы отталкивая смерть от себя, и в тот же момент услыхала мычание коровы. Оказывается, совсем рядом было человеческое жильё и спасение.

За время побега её три раза задерживали из-за отсутствия документов и подозрений в шпионаже, но отпускали. Проходя редкие деревни, всюду видела бесхозяйственность – разломанный и разбросанный инвентарь, поломанную технику, и сердце кровью обливалось от такого головотяпства. Однажды не выдержала, подобрала разводной ключ, думая, что в страду ни один колхоз без него не обойдется. С ним-то и пришла в «Путь Ленина», где была арестована и отправлена под конвоем в районный центр. Случилось это 24 августа 1942 года в Новосибирской области.

Районный следователь пытался обвинить её в шпионаже ссылаясь на якобы найденный недалеко в степи парашют, на котором её сбросили, но безуспешно. Не добившись признания, Евфросинию на поезде отправили в Тюрьму № 1 в Барнауле. Там её неделю держали в одиночной камере и вели ночные допросы, а днём спать не давали. Но Евфросиния по-прежнему не признавала свою вину, дело о шпионаже не клеилось и её отправили в пересыльную тюрьму в Новосибирск, а оттуда по Оби на теплоходе обратно в Нарымский округ.

На допросах её обвиняли в «антисоветской пропаганде» и в «критике распоряжений начальства». У прокурора она ознакомилась с материалом следствия, построенном на доносах Хохрина, и отказалась подписаться под измышлениями следователей. Начальник местного НКВД пытался угрозами принудить её подписать материалы дела, но запугать Евфросинию ему не удалось, а попытка избить её у него сорвалась — Евфросиния сумела дать силовой отпор. Евфросинии были предъявлены обвинения по статье 58-10, части 2-й («клеветала на жизнь трудящихся в СССР») и по статье 82, части 2 («побег из места обязательного поселения»). Выездная сессия судебной коллегии Нарымского окружного суда Новосибирской области приговорила Керсновскую «к высшей мере социальной защиты – расстрелу». Ей было предложено написать прошение о помиловании, но она отказалась, а на листке бумаги, который ей выдали для прошения, написала: «Требовать справедливости — не могу, просить милости – не хочу. Дон-Кихот».

24 февраля 1943 года расстрельный приговор заменили 10 годами исправительно-трудовых лагерей с поражением в гражданских правах на 5 лет, после чего пешим этапом вместе с другими заключёнными отправили в Томскую, затем в Новосибирскую область. Перебрасываемая с места на место она работала бондарем, чинила шапки, выращивала овощи, возила тачки с раствором и материалами по трапам на пятый этаж строящегося военного завода, как ветеринар спасала животных на свиноферме, строила клуб. При этом оставалась такой же прямолинейной и неуступчивой, как и раньше. Так, она отказывалась подписывать фиктивные акты о гибели свиней, по которым охранники могли получать парное мясо сверх им положенного, в результате на неё был составлен донос.

18 апреля 1944 года Евфросинию арестовали и посадили в подземную тюрьму лагеря. Спустя два месяца был вынесен приговор — 10 лет лишения свободы и 5 лет поражения в гражданских правах. Неотбытая мера наказания предыдущего приговора поглощалась новым, вместо оставшихся восьми лет ей осталось сидеть десять.

 

Был момент, когда наша героиня была на грани самоубийства. При очередном допросе следователь, стоявший за спиной, потянулся вперёд, чтобы открыть дверь, пола его кителя поднялась и обнажила в кобуре на поясе маленький пистолет. Евфросиния мгновенно двумя пальцами, как пинцетом, неслышно выхватила его и переложила себе в карман. Следователь ничего не заметил, сел за стол и стал перебирать бумаги. Наша героиня достала пистолет, мельком осмотрела его, отодвинула предохранитель, подумала: «Куда лучше? В висок? В рот? В подключичную впадинку?» и тут, поднимая руку, держа палец на гашетке, взглянула в окно. А там весна… Ветка тополя с молодыми зелёными листочками, голубое небо, ласточки. Мысль о том, что это вечное, настоящее будет, а она – нет, остановила от рокового выстрела.

Евфросинию перевели в барак усиленного режима, где она с другими рецидивистами отстирывала окровавленное бельё, потом отправили в Красноярск, оттуда по Енисею в Норильск. Во время пути Евфросиния заступилась за учёного профессора Николая Федоровского, над которым издевались уголовники, за что была ими избита, но осталась жива.

В Норильске работала на строительстве пятиэтажного дома. Там повредила ногу, началось заражение крови, но благодаря опытным врачам из числа заключённых, ногу удалось сберечь, более того, ей посчастливилось на два года остаться в больнице медсестрой.

Весной 1947 года заведующий аптекой в лагерной больнице выжил прямолинейную медсестру с работы, тогда она попросилась работать на шахту и получила разрешение только тогда, когда устроила 11-дневную голодовку. В течение пяти лет Евфросиния работала на шахте, в том числе забойщиком. Так в Норильске появилась первая женщина — шахтёр.

Свобода

В 1952 году срок заключения подошёл к концу, но уехать из Норильска она не она могла, так как отказалась подписывать бумагу с обязательством разорвать все контакты со знакомыми из Норильска и никогда не рассказывать о том, что она здесь видела. Став невыездной, наша героиня вернулась на шахту. После смерти Сталина и массовой реабилитации, количество шахтёров резко сократилось, шахту, на которой работала Евфросиния, законсервировали, и тогда она перешла на ещё более тяжелую работу бурильщика, а в конце 1956 года — взрывника. Чем тяжелее была работа, тем легче Евфросиния Керсновская преодолевала в себе психологию жертвы. Благодаря труду она ощущала себя хозяином своей судьбы, а от духовного падения её оберегали непоколебимые нравственные принципы.

В 1957 году наша героиня осуществила свою давнюю мечту, получив отпуск поехала в родное Цепилово на могилу отца. Там её ожидала приятная весть — давняя подруга матери рассказала, что та по-прежнему живёт в Румынии, и дала её адрес. После долгой разлуки женщины встретились и решили, что Александра Алексеевна откажется от румынского гражданства и переедет к дочери. Но воссоединение оказалось не быстрым, мешали бюрократические проволочки, слежка КГБ и, как результат, товарищеский суд «за недостойное поведение».

В мае 1960 года Евфросиния Антоновна вышла на пенсию, купила половину частного дома в Ессентуках, и, наконец-то, перевезла из Румынии мать. В 1964 году, после смерти матери, взялась за написание иллюстрированных воспоминаний. 12 тетрадей с 685 картинками – правда Евфросинии Керсновской, полная трагизма и невероятного достоинства.

Один из корреспондентов, побывавших у неё в гостях в 1990 году, спросил: «Жалеете ли Вы, что пришлось жить в СССР, а не как Вашей матери – в Румынии или как брату – во Франции?». Ответ был таким: «Нет, не жалею. Ведь у меня были все возможности в первые месяцы оккупации (Бессарабии) уехать. Я русская, хотя во мне течёт польская от отца и греческая от матери кровь. И я должна была разделить со своим народом его участь…»